шахматная литература

Этa старая книга, выдержавшая множество изданий, выходившая в разных видах и на разных языках, словно пропитана эликсиром вечной шахматной молодости. Сменяются поколения шахматистов, затихают и вспыхивают споры, создаются и развенчиваются шедевры, свергаются и воцаряются чемпионы, а книга эта не только не стареет, но как будто делается еще более актуальной, чем в год своего появления. А тому уже добрых пятьдесят лет! Так бывает, когда автор умеет отличить вневременные ценности от преходящих, когда он умеет обобщать.

Нимцович отлично это умел. "Моя система" - книга обобщений. Автор далеко не во всех своих утвер-ждениях открывает нечто совершенно новое, часто он формулирует уже открытое. Но значение этого этапа в процессе познания шахмат трудно переоценить. Собственно говоря, это и есть создание настоящей тео-рии. (А "настоящая" теория, я полагаю, - это не собрание дебютных вариантов, а общие закономерности игры.) Ведь до тех пор, пока правило (или исключение из правила, чем, кстати сказать, Нимцович интересовался не меньше) не сформулировано, каждому шахматисту приходится его открывать заново, тратя время и силы и руководствуясь пресловутой "интуицией". А интуиция - знаю это точно! - штука капризная, может и подвести...

Формулируя правило или стратегический закон, шахматист-теоретик как бы переносит нас из области наития, догадки, из мира хотя и прекрасного, но зыбкого и ненадежного в область точного знания - пусть менее прекрасную (на мой взгляд), но куда более надежную. По-моему, именно в этом главный секрет не-преходящего успеха книги Нимцовича.

Сейчас, еще раз перелистав книгу, я пожалел о том, что впервые прочел ее довольно поздно, уже будучи кандидатом в мастера. Вероятно, именно из-за этого опоздания мне частенько приходилось открывать уже открытые Америки. Впрочем, этот пробел в моем шахматном образовании неожиданно сыграл однажды положительную роль, но я расскажу об этом чуть позже.

Блокада - один из коньков Нимцовича. Он первый сформулировал, в чем заключается ее смысл, он пер-вый показал, как многократно возрастает сила фигуры, когда она становится на блокадное поле, как такая фигура умеет компенсировать материальный урон. Вы увидите в книге такую позицию:

Красноречиво, не правда ли? У белых нет качества и пешки в эндшпиле, но позиция их лучше благодаря коням-блокерам.

В 1953 г., когда в Швейцарии проходил турнир претендентов, я уже собирался стать кандидатом в масте-ра, но книги Нимцовича еще не прочел и позиции, которую мы только что видели, не знал. И вот я увидел партию Решевский - Петросян.

Жертва качества 35…Gе6!, предпринятая Петросяном, произвела на меня неизгладимое впечатление. Чисто позиционная жертва тихим ходом, без шахов и видимых угроз! Только за позицию для коня на d5! Быть может, я не получил бы такого удовольствия, если бы хорошо знал книгу Нимцовича?

По одному этому примеру можно понять, что Петросян тщательно изучил "Мою систему". Но этот при-мер в его творчестве, к сожалению, не единственный. Почему к сожалению, читатель сейчас поймет.

Прошло несколько лет после турнира в Швейцарии, и уже в "должности" чемпиона СССР я встретился за доской с Петросяном. "Мою систему" я к тому времени прочел, но. видимо, противник прочел лучше. Так или иначе, но мне пришлось, что называется, "на собственной шкуре" испытать действенность реко-мендаций Нимцовича. Вот позиция из этой партии.

Таль - Петросян

XXV чемпионат СССР

Рига, 1958 г.

Дебют Петросян разыграл довольно пассивно, я получил преимущество и считал свою позицию выиг-ранной. В самом деле, белые подготовили атаку на королевском фланге, а на ферзевом у черных вместо кон-тригры одни слабости.

В таком приятном расположении духа я пребывал до тех пор, пока Тигран Вартанович в позиции на диа-грамме не сыграл 31…Gf4! Вот тут-то и возник повод вспомнить Нимцовича и его теорию блокады...

Может быть, этот ход не так уж и силен, если жертву качества не принимать, а удовольствоваться пеш-кой, но сохранить "антиблокадного" чернопольного слона: 32. G:f4 ef 33. E:f4, хотя выигрыш и не прост. Но я в то время по молодости лет считал, что качество нужно брать всегда. Взял и только с помощью парт-нера сумел "убежать": 32. E:f4 ef 33. Cd2 Ce5 34. I:f4 C:с4 35. е5 C:е5 36. Cе4 h6 37. Gае1 Eb8 38. Gd1 с4 39. d6 Cd3 40. Ig4 Ea7+ 41. Kgl. Здесь партия была отложена уже в лучшем для черных положе-нии (правда, при доигрывании кончилась для меня благополучно). Наглядная иллюстрация преемственно-сти идей и пользы знания...

Я сказал вначале, что "Моя система" - книга обобщений. Так оно и есть, но... Скучно сказал. Пусть такая характеристика не пугает читателя, определения Нимцовича не только точны и лаконичны, они еще и афо-ристичны. А заголовки хочется назвать "стреляющими": "Плавать воспрещается!", "Сплоченными силами вперед!", "Открытие линий силой" и т. д.

Книга написана сочно, непринужденно, великолепным языком. А в книге такого типа роль литературно-го языка особенно велика - он помогает понять и запомнить, даже прочувствовать, совсем не простые ве-щи. Не могу удержаться, чтобы не сделать попутно упрек авторам многих современных книг, язык которых оставляет желать много лучшего (особенно в дебютных монографиях, похожих друг на друга, как ладьи из одного комплекта). Корифеи прошлого - Ласкер, Капабланка, Рети, Шпильман, Тарраш, Нимцович, Тарта-ковер, по-видимому, значительно больше заботились об этой стороне дела. Нимцович даже пишет о языке своей книги в предисловии, оправдывая некоторый отход от общепринятых норм.

Благодаря непринужденности, с какой написана, и легкости, с какой читается, книга как бы упрощает шахматный материал. Хотя его очень много, квалифицированный читатель сможет читать книгу без доски. Впрочем, это отнюдь не совет, делать этого ни в коем случае не нужно (сам Нимцович советовал при анализе пользоваться двумя досками!). Методически книга построена очень строго, продумана от первой до последней строки. Каждая глава представляет собой законченную "шахматную новеллу" и завершается примерами преимущественно из пар-тий автора. Примеры подобраны очень удачно и органично вплетаются в текст. Некоторая их "одноворот-ность" (многие партии сыграны с партнерами явно уступающего класса), пожалуй, только помогает отте-нить главную мысль.

Короче говоря, книга написана с ясно выраженной в каждой строчке любовью к своему делу. - И к себе? - предвижу я не лишенный яда вопрос внимательного читателя.

Что ж, и к себе. Затрагивая эту деликатную тему, я должен сделать небольшое отступление. Книга Ним-цовича переиздается через добрых пятьдесят лет после ее создания, и переиздается не как литературный памятник, а как "действующий" учебник. Вы- ше я уже попытался объяснить, почему эта книга не стареет. И все же, как бы ни была она хороша, читая ее, нельзя забывать о том, сколько прошло лет. Книга ведь все-гда отражает условия, в которых она написана. А с тех пор много воды утекло, и многое воспринимается иначе. Налет некоторой нескромности, что ли, некоторой саморекламности в книге есть. Извинением этому отчасти может служить следующее соображение.

В те уже далекие времена права соискателей высшего шахматного звания определяла не система спор-тивного отбора, четкая и однозначная, а куда более расплывчатое общественное мнение и переменчивое настроение меценатов. Чтобы склонить их на свою сторону, соискателям иногда приходилось уделять излишнее внимание собственным достижениям. Например, Кала-бланка, человек, по единодушному свиде-тельству очевидцев, мягкий и симпатичный, написал не страдающую преувеличенной скромностью книгу "Моя шахматная карьера". Это было, когда он стремился организовать свой матч с Ласкером.

Нимцович написал "Мою систему" в 1925 г. Ему было 39 лет, и он добился в ту пору своих лучших ус-пехов. Спустя несколько лет в одной из своих книг он откровенно писал, что ждет от шахматного мира признания своих заслуг. Быть может, для того он и сформулировал свое шахматное кредо, чтобы облегчить шахматному миру эту задачу? Но это не все, и даже не главное. Не надо забывать, что "Моя система" - книга-спор, книга-диалог. Ним-цович был убежденным идейным противником ортодоксального направления, уверенно и непререкаемо возглавлявшегося доктором Таррашем. И Нимцович, и Тарраш часто бывали излишне категоричны в своих суждениях. Иногда к этому приводили логика спора, разгар страстей, иногда другие причины, но в любом случае этот маленький недостаток книги с лихвой искупается ее достоинствами. Спор двух видных шахма-тистов своего времени, представлявших разные течения в шахматах, был плодотворным. Древние утвер-ждали, что именно в таких спорах рождается истина. (Во всяком случае до следующего спора - рискну до-бавить я.)

Что же касается излишней категоричности, излишней безапелляционности иных формулировок, то для них были основания. Надо думать, оба гроссмейстера, стоявшие, хотя и в разное время, в непосредственной близости от шахматного трона, отлично понимали опасность категорических формулировок в шахматах. Но они знали и другое - их дидактическую силу!

Я, например, с детства и навсегда запомнил четкую формулировку Тарраша, дающую шахматисту ре-цепт поведения в ладейном эндшпиле: "ставь ладью позади проходной пешки, все равно, своей или непри-ятельской". Или указание Нимцовича о том, что образование проходной пешки нужно начинать движением пешки-кандидата. Ради краткости, точности правила или совета можно и даже нужно жертвовать нудными подробностями или надоедливыми оговорками типа "так бывает не всегда, а лишь в большинстве случаев". "Разумный поймет" - говорили мудрые римляне, и, я думаю, именно на это рассчитывали Тарраш и Нимцович, облекая свои советы в непререкаемую форму. А что конь на ЬЗ стоит не всегда плохо или что не всегда центральную пешку нужно брать, они, полагаю, знали не хуже нас (в последнем случае, кстати, оговорка есть - см. стр. ???). Зато ведь именно их формулировки так хорошо запоминаются! Категоричность их рекомендаций по-рождена не узостью взглядов, а чисто педагогическими соображениями.

Чтобы не быть голословным, предоставляю слово самому Нимцовичу. На стр. 72 этой книги, приводя сознательно утрированную мотивировку необходимости блокады, он пишет: "Приведенная жертва пешки (желающей в наступлении погибнуть) весьма типична, но при этом, конеч-но, необязательно, чтобы оживали сразу три фигуры. Нередко удается ввести таким образом в игру только одну фигуру, но и этого достаточно. Почему же мы приводим три фигуры? Да с тем же правом примерно, что и Ибсен, который в заключительной сцене своих "Привидений" сгущает медленное развитие болезнен-ного процесса в один драматический эпизод. И, подобно тому как критика ожесточенно нападала на бедного Ибсена за то, что он исказил картину болезни (!!), так же, вероятно, шахматные критики будут обвинять и нас в тяжком преувеличении".

Как в воду смотрел!

Идейные противники Тарраш и Нимцович, противники яростные и непримиримые, пользовались одним и тем же дидактическим приемом.

...Прошли долгие годы, затих страстный спор Нимцовича и Тарраша, а "Моя система" не устарела (так же как не устарели и книги Тарраша, позволю себе заметить в скобках). Значит, либо не только актуальностью была порождена ее популярность, либо не исчезла ее актуальность. И хотя дискуссии в печати меж-ду сторонниками разных творческих направлений стали, пожалуй, в какой-то мере неуместны (потому что каждый имеет право играть так, как ему нравится), спор на шахматной доске продолжается. Отважусь на некоторые параллели: раньше Нимцович, Рети и другие с одной стороны и, скажем, Тарраш, Шлехтер - с другой; теперь, например, Смыслов и Портиш с одной стороны и Ларсен и Корчной - с другой.. Разница ничуть не меньше. Спор между ними вне доски в наши дни выглядел бы анахронизмом, но на доске он не сти-хает, и, может быть, потому не стареют лучшие старые книги и старые партии.

Когда говоришь о непреходящей актуальности старой книги, чтобы быть убедительным, нельзя обой-тись без демонстрации фактов ее влияния на современные нам шахматные взгляды. Обычно чуть ли не в каждом интервью гроссмейстеров просят сказать, кого они считают своими творческими предшественнпка-ми. Никогда не упускают случая отдать дань благодарности Нимцовичу Петросян и Ларсен. Много раз отмечали в их игре следы влияния Нимцовича и критики. Иногда эти следы видны очень отчетливо. Вот пример. В этой книге читатель найдет такую позицию с изолированной пешкой в центре (из партии Ли - Нимцович, Оетенде, 1907 г.).

К ходу черных 22…Cd5-е7 Нимцович делает изумительное по глубине и точности примечание: "После проделанной работы (а конь поработал) полезно переменить местопребывание. Конь стремится на f5".

А в первой партии моего матча с Ларсеном (1969 г.) возникла следующая позиция.

Стратегически обе позиции похожи (с переменой цвета, конечно). Ларсен долго держал коня на d4, но осада изолированной пешки не получилась.

А после партии он сказал, что эту пешку хорошо бы не блокировать, а забирать?!

На стр. 64 Нимцович формулирует прием, состоящий на вооружении Петросяна и часто последним при-меняемый.

Эта позиция получилась после 21-го хода черных в партии Нимцович - Тарраш. Нимцович сыграл 22. а4! и сопроводил этот ход таким примечанием:

"Наряду с 22. а4 заслуживало внимания энергичное 22. b4. Это было бы, однако, менее выгодно из-за от-вета 22...b5! Теперь же (после а2-а4) ход b2-b4 грозит стеснить черных еще больше".

Так аккуратно и тщательно готовил Нимцович продвижение пешек. После ходов 22...е5 23. fe fe 24. Cf3 Kе6 25. b4 b6 26. G1с2 Нимцович пишет: "Один из тех невзрачных ходов, которые для стесненного, под-верженного всяческим угрозам противника горше наихудшей атаки. Это ход оборонительный и выжида-тельный".

А вот что думает по аналогичному поводу Петросян.

В позиции на стр. 13 (Петросян - Гуфельд, XXVIII чемпионат СССР, 1961 г.)

белые сыграли 14. g3. Петросян пишет:

"Положение белых настолько хорошо, что они могут варьировать планы. Движение пешки "g" на два поля пока заменено более скромным g2-g3, но теперь черным необходимо считаться с возможностью про-движения f3-f4. В ситуации, когда у одной из сторон нет возможностей для организации активной контриг-ры, а другая сторона, владея значительным пространственным перевесом, имеет несколько путей к усиле-нию своей позиции, такой способ игры бывает порой неприятнее и опаснее прямолинейных действий. Ведь защищающейся стороне трудно предугадать, откуда грянет опасность".

Было сделано еще два хода, и ситуация повторилась на другом фланге: 14...GЬ8 15. Kh1 Iс7 16. b3.

"Продолжение все той же неторопливой стратегии. Прежде чем сыграть b4, белые подготавливают сдвоение ладей по вертикали "b", которая рано или поздно будет вскрыта. Попутно решена и другая задача: отпала необходимость следить за возможностью хода b7-b5".

Можно, конечно, найти и другие примеры творческого влияния идей Нимцовича на современных шах-матистов, в том числе и более убедительные. Но обратите внимание, читатель, последователями Нимцовича выступают Ларсен и Петросян - шахматисты полярных творческих направлений. Как так? Ведь это равно-сильно тому, что в сторонники гипермодернизма записать не только Рети, но и Шлехтера! Или даже самого Тарраша.

Что ж, так оно и есть. И если подумать, то ничего страшного, даже ничего особенно парадоксального в этом нет. Идеи, казавшиеся в свое время экстравагантными, завоевали признание, стали общим достоянием. Быть может, именно так и проявляется роль всякой яркой индивидуальности? Ведь когда-то такие понятия, как централизация, профилактика, избыточная защита, блокада и др., были только рецептами чудаковатого Нимцовича. Теперь это общее место, даже, пожалуй, банальность. Раньше в этих рецептах можно было лишь усмотреть особенности шахматной индивидуальности Нимцовича, теперь им учат. И ничего особен-ного, очень даже просто. Откровения, озарения, наития, открытия, доступные только ярко одаренным инди-видуумам, потому и ценны, что делаются общим достоянием и повышают средний уровень. А следующий гений начинает уже с этого нового уровня.

...Последний раз на русском языке "Моя система" вышла в 1930 г. Тогда ей была предпослана вводная глава с изложением элементарных правил игры, написанная переводчиком книги И. Л. Майзелисом. Види-мо, это было необходимо в то время, чтобы книга нашла своего читателя. Сейчас дело другое, это не нуж-но... В шахматы умеют играть почти все, и мне доставляет большое удовольствие это констатировать.

Мне приятно было писать это предисловие. Предисловие к книге интересного и оригинального шахма-тиста, к тому же моего земляка. (Приятно даже несмотря на то, что Нимцович открывает свою книгу такой фразой: "Вообще говоря, я не любитель предисловий".) Нимцович как шахматист сформировался в риж-ской шахматной атмосфере, там же сложился и совсем непохожий шахматный почерк вашего покорного слуги, читатель.

Говорят, мой земляк вне шахмат был человеком раздражительным, нервным, для окружающих нелегким и очень непрактичным, неустроенным. Он не отличался умением хорошо разбираться в людях, в жизни, верно оценивать исторические события и перспективы.

В ситуации на шахматной доске Нимцович ориентировался куда лучше, чем в великих социальных по-трясениях, свидетелем которых был.

Зато на шахматной доске и в шахматной литературе Нимцович создал незаурядные, незабываемые про-изведения, и именно это определяет для советских шахматистов его место в истории.

Одно из таких произведений перед вами.